Понедельник, 17 сентября 1979
Бился, если так можно выразиться, над «Таинством покаяния», над его историческими, богословскими, психологическими «метаморфозами». Всегда то же удивление: оказывается, «богословие» попросту ничего путного по этому вопросу не сказало. Как, почему из таинства примирения с Церковью превратилось оно в нашу современную трехминутную исповедь? Как, почему все миряне превратились в «отлученных»? На все это ответов нет, никто этим не занимался, а между тем для Церкви, для ее, так сказать, «повседневной жизни» нет проблемы более насущной. Что такое «разрешение грехов»? В чем состоит власть «вязать и решить»? И так далее. Выходит так, что, за что ни возьмешься — реальное жизненное, — всегда оказываешься перед «целиной» и нужно все начинать сначала, причем и само это «начало» неясно…
Я не сомневаюсь, что, несмотря на все «метаморфозы», в таинстве покаяния есть преемство, есть какое-то основное, глубокое подлежащее, то есть сама реальность, сама сущность покаяния, неотделимое от сущности христианства. Христианство есть покаяние, и потому Церковь есть таинство покаяния, и потому в Церкви есть таинство покаяния. Но уразуметь, вскрыть подлинный смысл и содержание этого тройного есть нелегко. Ибо тут-то и начинает все двоиться, становиться двусмысленностью. Покаяние — тоска не по «праведности», а по Богу: «Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене…». В отрыве же от этого своего «теоцентризма» оно становится «антропоцентрическим» и неизбежно скользит либо к юридизму, либо к психологизму… Но как «реставрировать» это таинство, если сами верующие принимают эту редукцию, ибо ею пронизана вся наша культура?
Четверг, 21 февраля 1980
Первая Преждеосвященная вчера, а до нее, так же как и накануне, бесконечные исповеди. И, как всегда, чувство неясности: в чем смысл исповеди, такой, какой существует и практикуется она сейчас? Понятна мне исповедь католическая («нарушение закона»), но не понятна православная — ни, так сказать, «догматически» (таинство покаяния), ни духовно. В ней очевиднее всего метаморфоза христианства, Церкви. Церковь родилась как реальность, противостоящая и внешне, видимо, и еще больше — внутренне, невидимо, — миру сему. Метаморфоза же ее заключается в том, что она стала постепенно, а теперь уже и окончательно — религиозным «обслуживанием» мира. Изначально таинство покаяния было целиком сосредоточено на одном: на измене Церкви, то есть воплощаемой и являемой ею реальности. Грех осознавался прежде всего как измена «новой жизни», выпадение из нее. Он был разрывом, отпадением, предательством, так же как святость понималась не как «нравственное совершенство», а как «онтологически» верность Христу и Его Царству. Нравственное учение Евангелия — эсхатологично, а не «этично». Сущность греха — не просто нарушение «закона», а отпадение от Бога и от жизни, от подлинного «вожделения». И, во-вторых, сущность его для христиан как измены Христу, отпадения от Него и от Церкви как Им данной жизни. Таким образом, таинство покаяния — это возврат, это возвращение, путем раскаяния, в «новую жизнь», уже данную, уже явленную… Современная исповедь обращена, однако, не на то, не в этом суть ее, а в некоем «моральном» регулировании жизни в «мире сем», регулировании его собственных «законов». Иными словами, таинство покаяния было вначале отнесено не к нравственному закону, а к вере и к греху как отпадению от веры («верующий в Него не грешит»1) (см. все первое послание Иоанна). Теперешняя исповедь есть разговор о нарушениях «нравственного закона», о слабостях и греховности, но без «отнесенности» к вере. И ответ в нем — не о Христе, а что-то вроде «старайтесь побольше молиться…», «боритесь с искушениями…». Как и все в христианстве, таинство покаяния — эсхатологично. Оно есть возврат человека в вожделенное Царство, в «жизнь будущего века». А чем стало оно — я просто не знаю, и как, в каких «категориях» понимать и объяснять это «разрешение грехов» после трехминутного разговора о «слабостях» — тоже не знаю.